Лязг клинков усердно отбивает ускоренный ритм, ищущий отголосок внутри моей черепной коробки, он – мой вечный сопровождающий, он – ржавый гвоздь, впивающийся в мою плоть, все еще позволяющий помнить о том, что все мы всегда находимся на самой грани; что нить, связывающая нас с жизнью, может оборваться в любой момент. Ощущая на своем лице горячие капли крови, я в очередной раз заношу лезвие над головой моего противника, а через мгновение она уже катится к моим ногам, словно деталь сломанной, ненужной игрушки. Жизнь быстротечна, и какими бы могущественными мы ни были – наш век все равно когда-нибудь да придет к своему концу, потому что рано или поздно приходится вносить плату за все содеянное. В такие моменты я не чувствую боли. Я вообще ничего не чувствую, если быть откровенной, потому что я вовсе не человек, но я и не животное тоже. Я машина. Монстр, созданный для того, чтобы убивать, только гнев мой обернулся против моих же создателей. В ту ночь, когда я взглянула в пустые глаза моей матери, когда я услышала последний стук ее сердца – тогда и оборвалась моя связь с чем-то живым, тогда во мне умер ребенок, погибло доброе, искреннее существо, погиб человек. Мне нельзя поддаваться ложным ощущениям, нельзя давать волю чувствам, я солдат, но я сама же себе и командир. Обычно таких держат на цепи где-то в холодных подвалах, их замуровывают за толстыми стенами и осыпают кругом из соли или чего-то еще. Что там в конце концов помогает? Таких не выпускают на волю, а их лиц не касается лунный свет. Наверное, полвека назад Кейган совершил весьма глупую и трагичную для самого себя же ошибку, не перерезав мне глотку при первой же встрече, но, черт подери, как же мне на это плевать.
Вдохнув сырой воздух промозглого румынского замка полной грудью, я чувствую тонкие переплетения запахов вокруг меня, и они отдают острым железом, почти что бьют по носу пьянящей кровью, коей теперь залита вековая брусчатка под моими ногами. Слух улавливает еле ощутимые движения позади, щекочущие скованные из стали нервы, после чего я, резко развернувшись, познакомила толстые лезвия моих верных клинков с твердой плотью молодого вампира, ныне уже павшего их жертвой. Хотя, наверное, весьма лицемерно называть этих упырей жертвами, они ведь и есть самые настоящие ублюдки, кровожадные порождения ночи, скрывающиеся под масками добродетелей, хищники, что потеряли грань между потребностью и забавой. Хотя в мою голову часто пробираются размышления, чем же я отличаюсь от них на данный момент. Минс когда-то говорила, что засорять свои мысли подобным хламом иногда бывает опасно, в особенности, когда за спиной может оказаться тот, кто с радостью сбросит твои останки в костер или приготовит из них чудный кебаб. Но иначе разве имеет смысл все то, что я делаю? Если, глядя на них, я вижу зеркало.
Вокруг больше никого не было. Только сплошная выставка внутренних органов и алые озера, в которых можно было увидеть смутное отражение самого себя. Разумеется, все это нужно было непременно придать огню, иначе все усилия просто не имели бы смысла, вот в чем, собственно, вся непрактичность убийств себе подобных – от подобной дряни довольно сложно избавиться. Оглядевшись в поисках чего-либо горючего, разумеется, ничего я так и не нашла, ну и, в общем-то, вряд ли это было удивительно, ведь сейчас я находилась в одной из застарелых развалин, раньше служившей неприступной крепостью для какого-то румынского богача. Хотя, черт его знает, для кого вообще. Мы ведь в Румынии, а если верить тем старым сказкам, то, возможно, один из чахлых уродов заседал где-то здесь, пока так и не сгнил, как ему и положено. Весьма странное ощущение сейчас нахлынуло, конечно. И это я даже не о том, что чувствую, как возле здания сосредотачиваются какие-то живые существа – люди, судя по биению их сердец. Я о другом. На мгновение мне показалось, будто все вокруг заранее было ловушкой. Будто кто-то руководит всеми этими пешками, сметая их с доски, чтобы заполучить себе приз подороже. И как бы смешно это не звучало, но моя голова сейчас сойдет за отличный подарок для кого-то из моих многочисленных родственников, прячущихся по своим норам все эти годы. И все же, опять я что-то так и не смогла уловить.
- Оружие на пол, - передо мной, в метрах десяти возник человек с довольно внушительной пушкой, отчего я даже немного удивилась. Вручить ему звездочку за старание, что ли?
- А где же «пожалуйста»?
- Бросьте клинки на пол сейчас же!
Вокруг него начали возникать такие же клоны – маленькие солдатики с огнестрельным в руках, такие серьезные и непоколебимые. И становилось их все больше и больше, будто кто-то знал, на что он идет. И все они – все до одного – были людьми. Как-то это все не связано, черт возьми. Если охоту на меня открыли вовсе не братья и сестры – они бы никогда не взяли на работу скот в их представлении – то кто? Кому это все, мать твою, нужно? Был вариант, конечно, перерубить их к чертовой матери, но любопытность, разумеется, взяла свое. Да и уйти всегда можно, было бы только желание.
- Не забудьте все это сжечь, ребята, если не хотите когда-то быть съеденными на ужин.

Тесная комнатушка с заплесневелыми стенами не вызывала никакого чувства внутреннего восхищения, а взгляды, которые я чувствовала на себе ежесекундно, только пробуждали во мне неистовое раздражение, они будто тыкали меня палкой каждый раз, когда камера совершает обзор по этой лачуге, а я ничего не могла сделать в ответ. Лишь сидела все это время неподвижно, и сама того не замечая, превращалась в немую статую. Это уже успело наскучить, но я знала, что рано или поздно сюда придет тот, кто мне нужен. Тот, кто расскажет мне достаточно о том, где я, зачем и кто стоит за их спинами. Люди ведь не замечают того, как выдают свои же секреты, даже если разговор вовсе на иную тему. Их жесты. Их сердцебиение. Их нечаянно брошенные фразы. Это все так тривиально, что иногда кажется, будто они вовсе не в состоянии уберечь даже то, что никому и даром не сдалось.
И наконец-то за толстой дверью этой камеры послышались легкие шаги, а запах, ее запах, защекотал мой нос, будто тяжелые зимние духи. Это была женщина, что только заставило меня усмехнуться – это был весьма разумный ход. С мужчинами разговаривать без толку, они ничерта не услышат, даже если ты скажешь то, что им нужно, прямо. И, откровенно сказать, мне было интересно, что же друг другу мы можем поведать.
- Полагаю, ты прекрасна осведомлена, почему здесь находишься.
Я прямо спинным мозгом почувствовала ее презрение, как только она переступила порог комнаты, что только заставило меня улыбнуться. Так бывает всегда, милая, каждый чертов раз, когда мне приходится в лобовую сталкиваться с кем-либо, то ли с людьми, то ли с вампирами. Никто из вас не воспринимает меня, одни видят чудовище, другие – грязную шавку, и никто не задумывается о том, что на самом деле все гораздо легче – все мы монстры, околачивающиеся на обочинах этой планеты без цели и каких-либо идей. Жизнь ведь жестока ко всем, и ливень льет, как и на святых, так и на грешных.
- На самом деле, до тебя никто не ступал в эту комнату. Довольно-таки забавно, - я улыбаюсь и смотрю ей в глаза, такие красивые, яркие. И если не опускать взгляда, то можно даже не заметить, что руки-то у нее так же по локоть в крови, и я чувствую это, как никто другой - не так ли? Ну, скажешь, не интересует. Думаешь, я не знаю, что тебе важна любая информация обо мне? Но давай ты сначала расскажешь мне кое-что о тебе. О вас, - я обвожу глазами комнату и останавливаюсь на камере, висящей в углу, - вы не похожи на охотников-самоучек и на местных защитников правопорядка тоже. Да и нечестно это – имя мое тебе известно, а вот как тебя называть, красавица, черт его знает.

Она меня не боится. Ее сердцебиение ровное, непоколебимое, оно такт в такт качает кровь по ее жилам – и они горят, сквозь ее плотную кожу пылают огнем. Я не думаю, что такие, как она, вообще чего-либо опасаются, они лишь сожалеют, в самом конце сокрушаются по упущенному – чувство страха же просто-напросто атрофировано за ненадобностью. Брошено тлеть в самое пекло, оставив за собой лишь зияющую рану, с которой она идет дальше, не теряя времени на пит-стоп, отмахиваясь, мол, что все прекрасно, все идет точно по плану и никто не сбивается с курса, а остальное пустяки, остальное не имеет никакого значения, ведь это всего лишь побочный эффект. Я знаю это, потому что, глядя на нее, испытываю чувство, что гляжу в замутненное отражение. Вижу что-то дьявольски-красное, слепящее, заставляющее тебя прикрывать глаза, после чего немедленно тебя поглощающее без остатка. Это что-то мы сейчас делим на двоих, какими бы разными все-таки ни были. Это то, что я могу разглядеть даже за самой толстой ее броней. Это – горечь, выходящая прямо за берега и заставляющая морщить свой нос от исходящей от нее вони. Да, ведь эмоции по-своему ранят мое обоняние, каждая из них, и иногда их можно почувствовать за долгие мили, прочесть существо, даже не пожав ему руки – хотя с ней, все-таки, все было не совсем просто. Когда от человека настолько разит духом холодной стали, то уловить нотки желчи становится практически невозможным. Но, наверное, это единственное бремя, от которого ей не по силу избавиться, чтобы сейчас предстать предо мной абсолютно чистым холстом. Бронированной машиной со сверкающим от пролитой на него крови крепким корпусом. Ведь со временем, если приглядеться, привыкнуть, ты можешь заметить толстую брешь в, казалось бы, прочном панцире, разглядеть каждую покрывающую его поверхность царапину, трещину, рану и ткнуть в нее пальцем, делая все больнее и больнее. Эмоции – слабость. Чувства – как воспаленный аппендикс. Если ты намереваешься стать универсальным солдатом, хочешь, дабы не нашлось ничего, что способно тебя сломить – взмолись помощи у хирургии, а еще лучше – у крепкого, но точного топора.
Я смотрю на нее и хватаюсь за каждое слово, тянусь за ее интонацией, расставляя все по полкам, сортируя, как старые книги. Меня не волнует, на самом-то деле, что будет дальше. Исход всегда один – я выхожу сквозь открытую настежь дверь, и не важно, выведет ли меня отсюда Бримстоунское Сообщество или же мои собственные окровавленные руки. Я знаю, что через некоторое время в глубоких тоннелях комнат этого здания раздастся телефонный звонок, который заставит этих людей пожалеть о том, что им пришла в голову идея сунуться в тот замок. И, наверное, это была еще одна из тысячи возможных причин, почему я была предельно сосредоточена лишь на единственной цели в этой комнате, а не путала мысли в один невнятный клубок из разноцветных ниток. Я смотрю на нее и не даже не замечаю, как поднимаются уголки моих губ при каждом ее новом слове, наблюдать за новым явлением всегда увлекательно. Интересно, какие же мысли крутятся у нее сейчас в голове? Таких людей сложно читать, хоть и почерк у них идеальный – они зачеркивают каждое написанное слово, ставят ловушки, используют шифры – их лица покрыты матовой тканью, закованы в железную маску. Знаете, они как собаки с намордниками, безобидны лишь на коротком поводу, а когда их спускают – твоя глотка превращается в фарш. Наверное, ничто не точит мозг более, чем неизвестность.
- Приятно с тобой познакомиться, Вдова, - я приподнимаю одну бровь и наклоняюсь поближе, глядя ей прямо в глаза, - значит, мои догадки верны. И ты ведь далеко не дура, да? Ты ведь знаешь, это не меня заперли с тобой в одной клетке, - тон моего голоса становится чуть ниже, а с губ сползает напыщенная улыбка. Мне не хочется оставлять между нами недосказанности сейчас, в конце концов, мы здесь сейчас совершенно одни, пусть даже за нами наблюдает десяток тупых глаз, - это тебя заперли здесь со мной. И если мне придется переступить через тебя, дабы открыть эту чертову дверь – я это сделаю.
Становится немного тошно от тривиальности сказанного, ведь выглядит это сейчас лишь как очередной крик сумасшедшего заключенного, нелепые пустые угрозы с электрического стула, но предупрежден – значит, вооружен. В конце концов, мне не так уж и часто удается встречать людей, столь не похожих на своих соплеменников, чтобы грязно уходить по-английски, не так ли?
- Знаешь, люди никогда не могли разглядеть то, что творится у них под носом. Они боятся хищных животных, страшатся себе подобных, закрываясь на десять замков, но то, что пугает их больше всего на самом деле – они отсекают, превращая в сказки. Смешной защитный механизм, не находишь? Ведь рано или поздно приходится с этим сталкиваться, - я вновь облокачиваюсь на спинку стула и выдерживаю легкую паузу, рассматривая ее лицо. Встретившись при иных обстоятельствах, думаю, мы бы тут же убили друг друга, потому что даже настолько схожие в своих бедах существа уже не бывают по одну сторону баррикад. Так что, быть может, не так уж и плохо, что мне дан шанс поговорить с кем-то не настолько требующим смерти.
- То, что ты слепа – не значит, что другие тоже незрячие. Понимаешь, к чему я веду? Вы можете прятаться за мощным оружием и другими прелестями прогресса, но это еще не значит, что таким образом вы прорубите себе дорогу наверх. Выше всегда находятся лишь те, кто знает больше тебя, с странно, что мне приходится это пояснять. Уверена, что сейчас ты всего лишь безликий солдат, и даже цели нашего разговора до тебя не дошли, - я усмехаюсь, - каково это, исполнять функцию чужих рук? Но уж мне ли не знать. Иногда, стараясь быть честной с остальными, приходится путать саму же себя, загонять в ловушку, выбраться из которой можно, лишь отсекая собственную конечность.
- Просто если это единственное, что тебя интересует, то тогда я действительно разочарована, не люблю говорить очевидные вещи.
И это было действительно так. Знала бы заранее, что эта организация или как бы они себя там не называли, лишь по счастливой случайности наткнулась на мой след, то и времени бы терять не стала, пытаясь рассмотреть их настоящее лицо. Сколько десятилетий еще мне придется таскаться по этой сырой земле, пока человечество снимет плотную повязку со своих глаз и перестанет стрелять куда ни попадя, не разглядывая цели?