акция "щедрость"
►пойнтмен, феттел и что-то происходит! а эрик снова злодействует◄ 
 
 |
morgana pendragon, пипидастр
sebastian castellanos, пендельтюр
desmond miles, втулка
marceline abadeer, балясина
delsin rowe, пуцка
ruvik
prostcross |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » prostcross » альтернативное; » tout a une fin
[TOUT A UNE FIN]
|
|
Аннотация:
Она искала хорошей жизни по ту сторону океана, он же воспользовался прекрасным случаем под завязку набить свои карманы. Оба потерянные, заключенные среди вод Тихого океана. Оба обреченные на дорогу ко дну.
[NIC]Eliza Hoggarth[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/Uqtc.png[/AVA]
Отредактировано Rayne (22.02.15 01:22:26)
Пиво здесь великолепное. Холодное, дразнящее, не бьющее сразу в голову, а растекающееся жидким золотом по пищеводу. Он наслышан был об инциденте в Лондоне, когда из-за ненадлежащих условий, пиво стало отравой, и многие любители слегли с недомоганием. Дело было около десятка лет назад, но некоторые навсегда отказались от хмеля, вспоминая о той пандемии. Ему об этом рассказывал Джонни, который, так получилось, ошивался в Лондоне, как и все они, как и всегда, в поисках лучшей жизни. Сейчас Джонни сосредоточенно глядел впереди себя, и первое время Генри не мог понять, на что он с таким усердием высматривает. Но, проследив за взглядом, понял. Ждал развязки, которая последовала незамедлительно, стоило МакКормаку рассмотреть дно кружки.
– Просто посмотри на него, черт, – Джонни захлебывается в смехе, роняет голову на липкую столешницу, и бьет ладонью по ней так, что подскакивают кружки.
Генри подхватывает этот истерический настрой, искренне потешаясь над незамысловатым простаком, которому не то что пить было противопоказано, нюхать. Тот сначала ютился в уголке, в компании двух подобных ему господ, а когда те ушли, пустился во все тяжкие. МакКормак отпивает пиво, подзывает официантку, просит повторить. Мужчина вытирает рот тыльной стороной ладони, упираясь грудью о стол, чтоб лучше рассмотреть простофилю. Хороший костюм, уже не такие сияющие туфли, все в нем выдавало человека, который едва ли, по доброй воле, придет в кабак такого типа. Когда его хлипкое тельце, при новой попытке найти ориентир, отнесло в стену, как при корабельной качке, и паб вновь взорвался залпом оглушительного смеха, Генри не выдержал, пружинисто поднялся на ноги, и твердой походкой направился к нему.
– Пойдем-ка со мной, дружище.
Он подхватывает его за локоть, как девицу, и ведет к выходу. Настоящее испытание, удержать этот увесистый мешок с костями, чтоб он не свалился прямо на мостовую, влажную от недавнего дождя. Генри ловит кэб, просит водителя, чтоб когда его друг проспался, тот отвез его домой, и смотрит вслед удаляющейся машине. Когда та скрывается за углом, он достает из кармана то, что ему удалось выудить из кармана джентльмена. Документы на имя Джозефа Уильямса, билет на лайнер, кошелек. Он быстро спрятал билет и документы во внутренний карман жакета, а вернувшись в паб, бросил на столик перед Джонни кошелек.
Порой люди сами напрашивались на неприятности. Так или иначе простофиля растерял бы все по дороге в никуда, если бы не нарвался на кого-то, кто был бы менее любезен с ним. МакКормак стал для него ангелом хранителем, в какой-то мере. Он не уверен, указан ли в писании краткий перечень услуг и их стоимость, но пусть путешествие на другой континент станет утешительным призом. «Императрица Нидерландов» та самая женщина, которая должна сыграть в его судьбе поворотный момент. О билете он слова не промолвил, пополам разделив с Джонни содержимое кошелька, поспешил душевно распрощаться и уйти. Направлялся он не в комнатушку, которую снимал, и лучше было бы посреди ночи там и носа не казать, а к одной хорошей леди, которая, впрочем, не стала бы терять разум при виде незваного гостя.
– Помоги мне, в последний раз, и обещаю, я смогу расплатиться по всем своим долгам, – Генри ловит ее за руку, старается быть настолько убедительным, насколько может быть человек в крайней нужде. Он целует худое запястье, сминает в ее пальцы, огрубевшие от шитья. Насколько убедителен может быть прожженный лжец?
Одетт поджимает губы в презрении, а в глазах мелькает та самая искорка, и Генри понимает, что долго под натиском она не простоит. Он уверяет ее, оставляя деньги на столике, что столь срочный заказ, посреди ночи, не его прихоть.
– Там я могу стать человеком, который начал жизнь с нового листа.
Разгорячено увещевал Генри, кидая на все силы на главный удар, который разгромит оборону. Она растирает лицо ладонями, вздыхает:
– Хорошо, последняя услуга тебе, – тушит настольную лампу, уходя в гостевую. – Есть один костюм, заказчик так и не пришел за ним. Твои деньги лучше, чем ничего.
Он закурил бы, удовлетворенный, что смог уговорить ее. Если она думает, что он в очередной раз поет ей сладкие песни, чтоб потом прибежать как побитая собачонка и вновь выпрашивать взаймы, крова и пищи, то она ошибается. Генри сможет обеспечить ей пару лет безбедного существования, а с ее хозяйственностью, она сможет обратить его помощь себе в прибыль.
Уже утром, одетый в новый, никем не ношеный костюм, он ощущал себя по-царски. Отчего-то уверенный, что его счастливый случай сейчас страдает от похмелья, чем жалуется в полицейским, что его обчистили, он шел к пирсу, на губах ощущая солоноватый привкус океана, а вместе с тем, привкус свободы, которую сулил этот вояж.
Руку не отягощал наполовину заполненный самыми необходимыми средствами чемодан. Приближаясь к Императрице, Генри вдруг ощутил совсем новое чувство. Никогда раньше он не брал на себя такую большую ответственность. Стоит ему провалиться, и большая земля встретит его как мошенника, вновь, главным вопросом будет избежание наказание, чем жизнь в свое удовольствие. Он остановился у шумной группы молодых людей, спрашивая, верно ли он запомнил время отправки.
[nic]Henry MacCormack[/nic]
[AVA]http://funkyimg.com/i/UjFy.png[/AVA]
[NIC]Eliza Hoggarth[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/Uqtc.png[/AVA]
Приоткрыв тяжелую дубовую дверь, уже десяток лет держащуюся на одних соплях, заглядываешь в сомкнутую коконом из пыльных штор комнату, но заходить пока не спешишь – ее горький замкнутый воздух сдавил твои легкие, и кажется, будто все, что переступит ее порог призвано будет увянуть в один лишь миг, как и еле пробившиеся сквозь почву лепестки под палящим солнцем пустыми. Эта лачуга уже долгие недели не ощущала на себе ни прикосновения вездесущего сквозняка, ни глотка свежего весеннего воздуха. Это клетка, занавешенная грузной тканью багровых тонов, запертая со всех сторон коробка, но вместо картона ее смыкают кирпичные стены, которые, сдавалось, растут с каждым днем, подаваясь ввысь, закрывая доступ к безоблачной глади небес. Делаешь шаг вперед, пол под ногами изнывает в скрипе, а за ним слышится протяжный, но еле ощутимый на слух вой, будто где-то далеко за окном вновь млеют собаки, закиданные тяжелыми палками местной ребятни. Знаешь, что мать давно уже не спит, но не спешишь поднимать глаза – тебе страшно. Каждый раз невообразимо трясутся руки, а тело невольно бросает в холодный пот – ты боишься, что этот раз может оказаться последним, хотя молишься, чтобы мысли хоть раз стали явью и она перестала так горько страдать. Сколько ты ее помнишь, она всегда была неестественно бледной, такой хрупкой, подобно фарфору или тонким крыльям маленьких бабочек, и казалось, что каждое прикосновение приносит ей невообразимую боль, словно своими грубыми пальцами ты можешь стянуть тончайший слой ее просвечивающейся кожи, разбить чуткое холодное стекло, служащее ей кровом. А сейчас же она горит. От нее несет жаром, как будто вот-вот, и простыни, и покрывала, на которых она почивает, будут охвачены ядовитыми языками пламени, а все вокруг расплавится, в один миг превратится в прах – и ничего более не останется, все убежит сквозь твои руки, затеряется в сырой земле. Ты подносишь свою холодную ладонь к ее лицу, а оно подобно терпкой бумаге – шершавое, и кажется, словно через мгновение его поразит очередная толстая трещина, умыв ее острые скулы кровью. Твоя мать варится заживо, изнывает в самом центре огромного костра, связанная по рукам и ногам тяжелыми путами, подобно Салемским ведьмам, и ничто не убережет ее от бездушного вердикта Инквизиции. Ее не прекращает лихорадить уже долгое время, и ты чувствуешь, как с каждым хрипом она освобождается, как теряет последнее дыхание жизни. Каждый твой визит ты слышишь одно и то же – мама просит тебя о смерти, умоляет, роняет слезы на подушки, но сейчас же она уже не может проронить ни слова.
- Скоро это закончится, - ты целуешь ее пылающий лоб, обжигая тонкие губы.
Хотелось бы закрыть глаза и упасть в темную пропасть, где нет возможности ни видеть, ни слышать, ни чувствовать, ни дышать. Хотелось бы на миг очутиться в пустой светлой комнате, почувствовать прохладу ее толстых стен, усесться на подоконник и свесить ноги за окно, чувствовать, как ветер играет с распущенными волосами. Хотелось бы научиться не думать ни о чем, пуститься в бега, словно Алиса и очутиться в той самой Стране Чудес, ловить за хвост белого кролика, разбивать созданные вокруг рамки и курить вместе с толстой гусеницей, перестать спорить с внутренним голосом и никогда не терять из виду широкую кошачью улыбку. Ты хочешь знать, каково это – быть спущенною с цепи. Но сколько раз не закрывай ты глаза, сколько не старайся пройти по тонкому льду над озером собственных мыслей – тебя все равно тянет вниз, твои кошмары цепляются тебе за ноги, рвут твои светлые волосы, оставляют глубокие гнойные раны в изгибах рук. Твой мозг точат толстые черви, и тебе уже нет сил сопротивляться, ты отправляешься, несешься с огромною скоростью в этот ад – ты возвращаешься обратно в реальность. В голове все еще шум и гам, там снуют в разные стороны дети и женщины, они что-то кричат, а ты же нема, как рыбка глотаешь воздух и бьешься об пол, пытаясь со всем этим покончить. Пожалуйста. Прошу, заткнитесь. Эй, вы там.
- Элайза, - мамин голос дробит твой череп, заставляет тормозить на огромной скорости за метр до приближающейся стены, - милая, тебе так пойдут мои платья. Береги их. Береги, ты в них будешь так красива.
Ты почти что не слышишь ее. Ты больше не чувствуешь ее под своими руками. Ее больше нет.
Ты никогда не была похожа на свою мать – изящную женщину, светскую леди, вечно окутанную облаками легкой ткани и закованную в давно уже вышедший из моды корсет. Она никогда не предавала своих идеалов, держала спину ровно, а плечи широко распрямленными, даже тогда, когда ваш отец потерял абсолютно все. Казалось, будто она не заметила, как пожар сгубил его фабрику, как со временем ваш дом начал чахнуть, а прекрасная лепка начала осыпаться со стен. Она была опорой этой семьи, хотя каждое утро ей доводилось надевать один и тот же наряд, а ужин стал напоминать лишь легкий перекус. С виду тонкая тросточка – внутри же стальной стержень. Отец, бывало, в ярости говорил, что она живет будто в хрустальном замке, словно и вовсе сошла с ума, утеряла с бедами весь свой рассудок, и только сейчас он начал понимать, что ярче всех улыбаются, зачастую, лишь самые несчастные люди. В тот вечер, когда мать умерла, в вашем доме не проронили ни слова. Каждый из вас понял, что теперь нет ни семьи, ни чего-либо общего между вами. Пустые люди, испепеленные ее лихорадкой не меньше, чем она же сама, друг другу совершенно чужие – с тех пор вы не перекинулись даже письмом, хотя прошло уже больше двух лет. Собрав вещи и захватив несколько ценных побрякушек, ты больше никогда не возвращалась в эту лачугу с опадающей крышей и выцветшими стенами, а воспоминания зарыла глубоко под мерзлую почву.
До последнего мгновения вашего отправления, пока громкий гудок судна не разбил на тысячи осколков все опасения, ты боялась, будто тебя схватят за руку, что они отнимут этот шанс на дорогу в лучшую жизнь. Наверняка, мужчина, подцепивший тебя в захудалом кабаке вчера после наступления сумерек, все еще так и не понял, что его драгоценные часы, которыми он вертел у твоего носа весь вечер, пока под завязку набирался горючим, сегодня утром уже были обменяны на билет второго класса «Императрицы», держащей путь в Австралию и краденные документы на имя Бетани Фиш. Ну и пусть. Да, ты грязная, лживая девка, Элайза, но иначе бы ты просто не выжила в этом мире, ведь ты полная противоположность своей матери, помнишь? Ты слаба, и именно поэтому легка на подъем – ты ведь ни разу не оседала ни в одном городе этой страны, кочуя туда-сюда, а также обчищая карманы местных пьяниц, вообразивших себя приемниками Казановы. Ты устала тащить на себе эту ношу, словно старая иссохшая лошадь, и, наверное, по этой самой причине вцепилась в шанс покинуть страну так крепко, пусть это даже и грозит тебе провести последние годы за решеткой в случае крупного провала.
Вдыхая полными легкими свежий морской воздух, ты стояла у перил палубы и вглядывалась за линию столь далёкого горизонта. Солнечный свет ручьем пускался по ровной глади Тихого океана, а шум, нарастающий за спиной, перебивали плещущие о борт лайнера волны. Ты не была частью той толпы, что веселилась за твоими плечами и никогда ею не будешь, они не примут тебя, твою бедность, твой хоть и аккуратный, но старый наряд и волчий взгляд, виднеющийся исподлобья. Но тебе это и не нужно, Элайза, ведь так? Ты не волк – ты собачонка. И тебе не нужна стая.
Отредактировано Rayne (23.02.15 22:32:37)
Генри отходит в сторонку, чтоб закурить, но отбрасывает эту затею, как только понимает, что выдаст себя. Дешевые сигареты, потрепанный портсигар. Не будь они так увлечены предстоящим плаванием, насторожились бы, почуяли бы, что костюм его вышел из ателье, где порой машинка мажет пальцы швеи маслом, глаза у него, с презрительным блеском. Все тут дышат другим воздухом. Они выдыхают из легких смесь из дорогих табаков и первосортных кофейных зерен. От их одежды веет статикой богатых домов. От подошв молодых людей можно почувствовать запах бензина, которым они заправляют свои собственные автомобили. Девушки, все как одна, с каплей экзотических духов у аккуратных мочек ушей, отягощенных тяжелыми сережками. Чуть поодаль ютились немногие, кто позволил себе более скромный билет, но и они сливались с пестрой толпой, надевшие свои лучшие наряды и украшения.
Перестав изучать пассажиров, Генри поглядывает на Императрицу. С прищуром, прицениваясь, а она издевательски отбрасывает ему в лицо блики воды. Корабль и правда создает впечатление царской особы. Величавый и непоколебимый, сияющий бликами воды, он протяжно стонет гудком, приглашая подняться на борт. Сразу начинается оживление, смех звучит громче, и становится более задорным после нового приветственного вздоха Императрицы. Генри идет к трапу, лишь мельком замечая, что он не один здесь такой, птица, которая выбилась из своей стаи.
Джимми, молоденький матрос, здорово нервничал. Это было его первое плаванье. Едва сомкнул глаза ночью, сейчас с синюшной бледностью боролся с легкой качкой, к которой еще не привык. Что же будет дальше, нашептывали ему тревожные мысли, если сейчас мы на якоре, а потом будет полный ход. Утвердили его в команду за неделю, на замену вдруг захворавшему матросу. За час до отправки, проверял крепления на спасательных шлюпках, а после должен был доложить о проделанной работе. Руки у него обмякали, когда нужно было прилагать наибольшее усилие, чтоб тянуть трос. Он пятится назад, чтоб посмотреть, не кренит ли шлюпку, и пихает кого-то, молча притаившегося позади. Джим оборачивается, очень тихо извиняется, протягивая ладонь, а после, одергивая ее, уже и не зная, куда деваться.
– Капитан!
Мужчина по-отечески похлопывает Джима по плечу, понимая его нервозность. Фицрой был, в сопоставлении, противоположностью Джима, и не верилось, что когда-то у него тоже было первое плавание. Он делает финальный обход. Матрос в последний раз оглядывает южную палубу, и следует за ним.
– Капитан, помните ли, кошку, что обосновалась в рубке.
Фицрой улыбается, конечно, помнит.
– Кстати, давненько не видел, неужто ее выселили. Дурной знак.
– Нет, она сама ушла, – мнется смущенно Джим.
Пропажу Руби, как назвал ее связист, заметили все. Она была верным спутником все рейсы, которые были у Императрицы. Пропала она буквально тогда, когда Джим ступил на борт. Никто не придал значения, подумаешь, такова натура кошки, она хочет и уходит, когда ей заблагорассудится. Только ему не давала покоя эта пропажа. Фицрой останавливается, проводит рукой по дополнительным креплениям спасательных кругов, качает головой.
– Значит, захотела почувствовать твердую землю под лапами. Не бери в голову, и готовься, у нас отправка.
Фицрой шагает твердо, с военной выправкой, а Джим остается позади, оглядываясь куда-то в сторону пирса. Как же он хочет верить, что Руби просто решила найти более сытую жизнь.
Многие прощались, почти свешиваясь с перил палубы. Генри для проформы и сам улыбался незнакомым лицам. И снова, будто хорошо знакомый призрак, где-то недалеко, стоял и отражал его настроение. Мы не принадлежим этому месту.
Генри никогда не плавал. Сложно назвать плаваньем дрейф по течению, на рыбацкой лодке. Никогда не ощущал такой громоздкости, что даже стало не по себе, от осознания, что он ступил в дворец который двигается по водной глади. Везде позолота и бархат, абсолютно завораживающий запах древесины, из которой была изготовлена мебель, картины с сельскими пейзажами и пасторальными мотивами.
Он пропускает дам вперед, во входе в трюм, задерживается еще ненадолго в проходе. Помощник метрдотеля приветливо зазывает всех посетить верхнюю палубу, где в ресторане, в честь отплытия, будет празднование.
Маккормак, наконец, смог закурить, выбравшись куда-то в потаенный закоулок, где разрешалось курить, и где его мало кто видел. Он тоже не мог рассматривать с должной внимательностью палубу, по которой сновали группками пассажиры, но вор точно знал, сейчас мало кто остался в каютах. Оставили там свои вещи, и ушли вкушать дорогую выпивку и дикие блюда. Мужчина заканчивает с сигаретами, идет к каютам. Ему не пришлось лгать о самочувствии, ведь никто не спрашивал, куда он уходит в самый разгар веселья, вновь на руку ему была атмосфера счастья, когда каждый был сосредоточен лишь на себе и своих близких. Генри осторожно прохаживается взад вперед по коридору южных кают, тех, где остановились сливки общества, попутно привыкая к качке. В коридоре царила тишина, помимо естественного гудения самого нутра судна, становилось понятно, что все сейчас были на верхней палубе. Из персонала ему также не удалось встретить никого, а если бы Маккормак и столкнулся с ними, быстро бы совал бы в лица им билет, прихваченный с собой, притворяясь, что заблудился. Самое ценное люди носили всегда у сердца, не отдавая в багажный отсек свои побрякушки и другие малозначимые вещицы, все они таились в аккуратных саквояжах у кроватей, а кто и успел выложить шкатулки на видное место. Генри обошел так все каюты, которые ему удалось открыть.
Он спустился ниже, в продолжение первого класса, искать что-то в экономе казалось бессмысленным и жестоким. На выходе из одной из кают, он столкнулся с молодой девушкой, светловолосой, с внимательными глазами, которые, кажется, с первого взгляда разломали его. Он вздрогнул, непроизвольно, ведь казалось, что шаги ему удалось бы расслышать, даже такой миниатюрной особы. Он никогда так не нервничал, быстро приходя в сознание, а теперь, пойманный врасплох, панически пытался выпутаться из ловушки, которую на него набросила девушка одним своим присутствием.
– Добрый вечер, миледи, – вежливо расшаркался Генри.
Постепенно ясность ума стала возвращаться к нему. Она не была одной из первого класса, увы и ах, наряд выдавал ее, как выдавал бы Маккормака его обычный наряд.
– Я случайно забрел в вашу каюту? – Все же интересуется он, даже опровергнув эту теорию, пятится к небольшой внутренней лестнице наверх.
[nic]Henry MacCormack[/nic]
[AVA]http://funkyimg.com/i/UjFy.png[/AVA]
Вы здесь » prostcross » альтернативное; » tout a une fin
