Son coeur est un luth suspendu;
Sitot qu'on le touche il resonne.
–De Beranger

Уилсон чувствовал это, прилив сил, который всегда бывает после отступления суровых холодов, когда снег тает, обнажая еще спящую землю. Заметки он давно перестал вести, да и зачем, когда условия изменились. Да, речь теперь шла не просто об игре, где Уилсон был пешкой, но о настоящей схватке. С каждым днем он пытался выгрызть свое право на победу, и с каждым провалом становился лишь увереннее в своих убеждениях.
В этом есть природа человека. Его бьет судьба, тычки, подножки, все, чтоб выбить дух, и злиться когда он не покоряется ее воле. Уилсону казалось, чем больше он сопротивляется, тем безжалостнее становится к нему Тьма.
Часто он задавался вопросами. Это были каждодневные предметы для рассуждения. Что он мог пропустить, пребывая тут. Воображал, как жизнь проходит без изменений, даже не заметив исчезновения Хиггсбери. Чем же он заслужил это. Неужели, это испытание, которое придется проходить вновь и вновь, лишь малая цена за знания, которые обрушились на его неподготовленный разум. А может, это наказание за его слепоту, за тщетную попытку смертного познать то, что не дано было познать ни одному его предшественнику. Неужели нет шанса на спасение. Это ли есть та вечность, которую описывают духовные лица. Каждый день Сизифов труд. И после черты, нет никакого покоя.
Он потирает затерпшие от промозглой погоды ладони, дышит в них. Ощущает легкий голод, но не спешит откусить даже кусочек от, днем ранее, прожаренного на костре мяса. Уилсон стал ценить природу и ее дары, подарками нельзя разбрасываться.
Только он ступил на дорогу борьбы, с ним стал разговаривать демон. Он встречал его в начале лабиринта, говорил загадками, юлил. Уилсон ощущал нарастающий гнев, но стоило демону пропасть, его охватывало облегчение, которое позже вновь сменялось упертой решительностью. Он достигнет финала, разгадает его загадку.
Обычно это всегда были монологи Максвелла. Теперь его тяжелый голос оседал на плечах, мигом осунувшихся, он задавал ему вопрос, на который Уилсон не готов был ответить сразу. Хиггсбери борется со слабостью, которая охватила его, подкосив немного в коленях, а сердце, вдруг зашедшееся в доселе незнакомом ритме, обещало оглушить его шумом крови в ушах. Он упирается в каменную кладку, обжигая пальцы об нее, нагретую полуденным солнцем. Другую руку он, стараясь оставаться незамеченным в этих жестах слабости, опускает на свою грудь, пытаясь унять эту клокочущую пляску.
– Мне кажется, или я слышу некоторое недовольство данным фактом?
Он усмирил птицу, которая рвалась из грудной клетки, вдруг снова приобретая вид очень самоуверенного ученого. В любом случае, тени, демон, все они знают, что мгновение назад Уилсон, чуть было, не потерял сознание. Он старается не подходить к Максвеллу близко, не доверяет ему.
– Как любезно, – Уилсон непроизвольно улыбается, вспоминая о хороших манерах, – с вашей стороны, стать настоящим хозяином, а не лакеем, который встречает в дверях.
Терять ему нечего, если зверь показался на пиршество, Уилсон сделает свою самую лучшую попытку.
– Готов выслушать вас. Во всем внимании.

Ex-voto dans le goût espagnol
Je veux bâtir pour toi, Madone, ma maîtresse,
Un autel souterrain au fond de ma détresse,
Et creuser dans le coin le plus noir de mon coeur,
Loin du désir mondain et du regard moqueur,
Une niche, d'azur et d'or tout émaillée,
Où tu te dresseras, Statue émerveillée.
— Charles Baudelaire

Угрозы Максвелла кажутся ему жалкими. Вечная ночь или вечная зима, рано или поздно Уилсон разорвет этот порочный круг, станет свободным и будет вспоминать обо всем как о дурном сне. Сколько бы мир не ломал его…
– Я знаком с ними не понаслышке, – все еще держит фасад безразличия ученый.
У Хиггсбери нет власти над своими эмоциями, когда костер затухает. Сбитый с толку, сначала он пытается бежать, но понимает, что хорошо изведанная дорога уже не больше, чем блеклое пятно воспоминания на выжженной страхом пленке. Хиггсбери падает на колени, в попытке достать из карманов хоть что-то, что можно зажечь, палочки, веревка, все падает из его дрожащих рук, навсегда теряясь. Во вдруг наступившей тишине можно услышать, как со свистом он дышит, стучат его зубы. Первый испуг теперь кажется ничем, по сравнению с первобытным ужасом, который испытывает Уилсон от вдруг наступившей тьмы. Он не знает, куда ему метнутся, чтоб уже подступающие руки не схватили его. Бежать к демону и молить пощады? Черта с два, да и не двинется он уже, так как за затылок опускается когтистая лапа, сжимаясь и вспарывая кожу. Уилсон шумно сглатывает, пытаясь сбросить ее, водит ладонью по коже, но там лишь кровь, выступающая от неглубокого ранения. Уилсон размазывает ее, пытаясь отползти куда-то вбок, и снова болезненный тычок в диафрагму. Его можно найти сейчас только по возне, которую он развел, пытаясь скрыться от теней, он и слова не проронил, плотно сжимая зубы, чтоб не выдавать своей дрожи.
Всего несколько мгновений кромешной черноты, а кажется, что демон издевается над ним бесконечность. Что-то острое проходит по щеке, оставляя царапину, и Уилсон прячет лицо в ладонях, не замечая сразу, что огонь вновь вернулся. Уилсон хмуро выглядывает исподлобья, сейчас глаза лихорадочно блестят от огня, в них плещется что-то вроде секундного выражения благодарности, что пытка завершилась. Уилсон силится снова показать, что хоть у него и не удается сражаться со страхом, как подобает джентльмену, сил у него достаточно, чтоб научиться справляться с этим в будущем. Уилсон слабо похлопал представлению Максвелла.
– Я не понимаю, – игнорирует он поздравления. – Все это время вы пытались меня прогнать, пугали, издевались, неужели у вас есть что скрывать? – Уилсон, пошатываясь, поднимается, его глаза находятся на уровень ниже точки, которая условно обозначает присутствие Максвелла совсем рядом. – Почему сейчас вы здесь, с личными поздравлениями, со всей этой мишурой доброжелательности. Зачем?
Уилсон надеется, что демон не оставит его тут, обескураженного от такой нелогичности, с новыми возникшими вопросами. Ученый подходит к огню, опускается у него. Один щелчок пальцев Максвелла, и игра начнется с самого начала. Неприятный клубок сворачивается в его солнечном сплетении. Будет больно.

Отредактировано Wilson P. Higgsbury (27.02.15 04:11:23)

Should I call you
Should I reach out
It feels like chasing shadows in the night
Yeah let me in
Because I'm out
I know that I am someone
No one said I was, no one said I was, no one said I was

Уилсон даже не догадывается, насколько он близок в своем предположении, что Максвелл всегда сидит на троне, наслаждаясь его страданиями. У Максвелла миллион глаз и рук, и если это не его руки, то чьи же. Максвелл ненавидит его. Или это Уилсон давится от злости, которая сменяет отчаянье. Как быстро сменяется его эмоциональное состояние, подхваченное вихрем эфира, растерзанное на клочья, острыми когтями. Снова страшно, потому что кукловод подошел слишком близко, непозволительно близко, обычно это значит мгновенная, если судьба сжалится над ним, смерть.
Все пляшет в мире Умбра под хлопанье ладоней Максвелла. Может и сам Максвелл подчиняется чужому ритму, неспособный разорвать этот круг. Уилсону кажется, что его рассудок стремительно пропадает под влиянием слишком близкого присутствия кукловода. Персиваль чихает, табачный дым въедается в его одежду, в его волосы, в его кожу, во все, что ему дорого, в саму его суть. Никогда еще так близко демон не подходил к нему, он пахнет табаком, дождем, смертью. Этот зловонный шлейф будет тянуться за ним, пока его кровь не остынет. У него снова ноги подкашиваются. Но он устоял, в этот раз, ослабевший и дезориентированный. Уилсон крутится на месте, пытается выискать Максвелла в темноте, но точка так быстро перемещается, иногда ему кажется, что его бросили тут, но то вскрикнет сверчок, которого потревожили в траве, то зашуршит подол одеяния Максвелла. Почему он просто не убьет его, демон искренне переживал, что Хиггсбери раскроет какую-то загадку, а теперь издевается над ним, подначивая продолжать свой путь с утроенным рвением.
Карты… Карты! Он сам делает ему подсказку! Люди не были предметом изучения Уилсона, но за все время проведенное в одиночестве, в размышлениях, он начал понимать что-то. Он хочет воззвать во что-то человеческое в демоне, если оно осталось. И тем самым выиграть себе время, и если повезет, ответы.
– Максвелл! Я хочу сыграть с вами в нечто другое! Давайте сыграем в карты, в шахматы, во что угодно.
Костер слабеет, Уилсон подбегает к нему, дрожащими руками пытается поддержать огонь. Он бормочет несвязно, и понимает, что источник света вот-вот погибнет. И тогда все заново, все снова, одно и то же. Персиваль жмурится коротко вскрикивает, когда огонь умирает, но не чувствует ровно ничего, холодное присутствие сил которые ему неподвластны. Его не трогают. Он открывает глаза, и понимает, что он внутри зала, мертвенно-бледного, как лик гранитного ангела на кладбище. Уилсон прячет мокрое от слез лицо в ладонях.