Она почти взбешенно щелкает пальцами перед совершенно ничего не выражающим лицом, и умиротворенному до полного безразличия состоянию его обладателя остается только завидовать.
- Бартон. Бартон. Бартон, приём. Да мать твою, Клинт, я с тобой разговариваю!
Наташа старается не повышать голос и сходит на раздраженное шипение - на них и так устремлено слишком много любопытных взглядов, а ей, само собой, подобное внимание крайне неприятно. Её злит то, что начальство закрывает глаза на происходящее с Бартоном. Узнав о том, что тот тоже внесен в список участников сегодняшней операции, Романофф была готова выбить дверь в кабинет Фьюри, и чего она добилась? Да ни черта. Пусть результаты медицинских тестов и анализов в норме, пусть он полностью реабилитировал физическую форму, пусть показывает отличные результаты на тренировках, но стоит хотя бы раз попробовать поговорить с ним, чтобы убедиться в том, что дела у него совсем не в порядке. Да, Клинт и до произошедшего часто вел себя, как пришибленный, но теперь Наташе и вовсе казалось, будто его несчастный разум успел подгнить за то время, которое Бартон провел под чужим контролем, и процесс этот никакие врачи остановить не смогли, а эта мерзость продолжала жить в нём, разъедая мозг. И они хотели назвать его состояние нормой? Черта с два. Но пытаясь донести эти доводы в пользу неспособности Клинта на данный момент вернуться к работе, она получила от Ника только выговор, ведь его участие утверждал Пирс, в чем, собственно, не было ничего удивительного. Не то, чтобы Романофф имела что-то против его обожаемого Рамлоу, но он был всего лишь грязным наёмником, и едва ли эмоции, которые она получала от совместных операций с ним, можно было назвать положительными. "Мне начинает казаться, что это способ Щ.И.Т.а избавиться от потерявших свою ценность агентов", - так она и сказала Фьюри напоследок, погорячилась, конечно, но выглядело это именно так.
Естественно, никто её слушать не стал, да и кто она такая, чтобы высказывать свои претензии таким важным шишкам, как Александр Пирс. Только вот теперь ответственность за периодически выпадающего из реальности Бартона лежит не на его любимчике Броке, а на её хрупких женских плечах. "Не знаю, что у вас там произошло, но делам это мешать не должно, Романофф", - вот что ей приходится выслушивать, снисходительные замечания, мол, она слишком печется о напарнике, и попробуй, скажи им, что заботится она в данной ситуации исключительно об успехе операции и собственных нервах, ей хватило прошлого раза, и больше Наташа не хочет быть оттасканной за волосы человеком, который был ей близок. А уж тащить его обездвиженное тело с поля боя ей хочется еще меньше.
Ничего не произошло, конечно же, совершенно ничего, только вот её выводит из себя необходимость додумывать самой, выискивать в глазах Бартона и его голосе какие-то тревожные нотки, ведь он, конечно, молчит, всегда молчит, если что-то не так. Из чувства вины ли, из нежелания кого-то донимать своими проблемами или из недоверия - она не знает, и это тоже почти невыносимо. Да что уж, если это не её дело - Наташа и не суется, Клинт большой мальчик, разберется сам, но в такие моменты Романофф прекрасно видит, что нет, не разберется. Предложить ему свою помощь? А чем она, собственно, может помочь? Разговоры по душам - не её конёк, и всё, что она действительно сумеет предложить - не дать наворотить дел, схватить за шиворот в нужный момент. В чем именно Бартон нуждался на данном этапе больше, было неясно, а сам он, что характерно, сказать не мог. Усердно делал вид, что всё в порядке, то ли не обращая внимания на её тяжелые взгляды, которые Наташа бросала на него, как только улавливала эту натянутую беззаботность в его словах, то ли действительно не замечая, ведь притворяться, будто ты абсолютно такой же, как и все окружающие, на самом деле чертовски сложно. Однако руководство, судя по всему, с радостью восприняло его очевидный самообман как данность.

На самом деле, пустота в глазах Бартона почти пугает, и она словно спотыкается о его взгляд, когда еще раз повторяет для всех план операции. Все предельно просто, но интуиция бьет тревогу, и самые худшие из предчувствий скребутся изнутри, она с самого начала знала, что это всё плохая идея, стоило бы отказаться от участия в этом аттракционе слабоумия и отваги самой, но проклятое чувство ответственности просыпается настолько не вовремя, что даже тошно становится.
Наташа высаживается последней, и, прежде чем Рамлоу делает шаг из люка, она кладет тяжелую ладонь ему на плечо, одаривая самым угрожающим взглядом.
- Если что-то у вас там пойдет не так, головой отвечать будешь, ясно? - мрачно произносит, на что получает самодовольную ухмылочку, но Броку хватает ума воздержаться от комментариев, ведь он не хочет вылететь наружу из под хорошего пинка, но его мысли Романофф видит насквозь, его ситуация забавляет, ведь он не знает и половины произошедшего. Наверное, относился бы к Клинту даже со снисхождением, не будь он всё ещё способен зарядить стрелу под коленную чашечку и навеки отбить тягу к любым приключениям.
У неё простая работа - отвлекать на себя внимание, поработать ложной мишенью, пока Бартону нужно сделать всего один выстрел, но такой, чтобы на все сто процентов, потому что не каждый день они выходят на одного из важных шишек Гидры. Он там не один, - Романофф успокаивает себя, пока затягивает петлю сразу на шеях сразу двоих. Он должен справиться, его задаче ведь элементарна, - драка превосходно снимает стресс, и когда жаждущих боя головорезов остается всего двое, оглушает одного электрошокером, а второго хорошенько прикладывает виском о бетонную стену. Запыхавшись, она чувствует удовлетворение и проверяет время. По-хорошему, им нужно закончить быстрее.
- У меня чисто, приём, - бодро сообщает Наташа, поднимая к губам запястье, на которое крепится рация, но в ответ - тишина, и весь боевой настрой разом ухает в пропасть, над которой ржавыми гвоздями прибита старая как мир табличка "я-так-и-знала", - Парни, вы меня слышите? Приём. Как у вас дела?
В горле пересыхает, словно бы она кричала напропалую, да так и есть, на самом деле - она только и делает, что пытается докричаться до тех, кто её не слышит и не слушает. Отчаянно поминая про себя Пирса и Фьюри, Романофф цинично замечает, что нужно было, наверное, поспорить с Ником на внеочередной отпуск, что все непременно провалится, вот так незадача, не выходит каменный цветок. Она нарушает протокол, наверное, срывается с места, хоть бы не было слишком поздно - это всё, до чего ей есть дело, и от зловещего молчания рации ей действительно ох как не по себе. На такой работе приходится быть готовой ко всему, и она гадает, что увидит, когда доберется до точки, воображение услужливо рисует картины самых плохих вариантов, но реальность настигает её раньше, чем она успевает хоть один из этих сценариев продумать до конца.
Среди всего происходящего бедлама в центре её поля зрения только лицо Клинта, все такое же абсолютно спокойное, умиротворенное и полностью безразличное. Твою. Мать.
- Бартон, ты то ли охренел вконец, то ли по синякам соскучился.
Романофф знает: это бесполезно, но её слова звучат, как предупредительный выстрел, и если в дурной голове Бартона еще осталась хоть песчинка разума, он дважды подумает, прежде чем вообще сдвинется с места.