Повязка на голове почти не кровит – приятный бонус к тому, что удалось пережить за последние часы, не зная, чем всё закончится. Вот головная боль не унимается, стучит в висках то в такт неунимающемуся сердцебиению, то затихает и сдавливает тисками затылок, из-за чего начинают ныть челюсти и шея. Понять бы ещё, как мне в голову вообще пришла такая идея. Нет, как Крип додумался до того, чтобы вывести меня из стен лаборатории и позволить прогуляться по городу, жадно глядя на чужих детей и чуть не плача от зависти к ним. Он как будто бы давал шанс протянуть руку к ним только ради того, чтобы ударить ней – а я же не имел ни малейшего шанса ему возразить или же попробовать взбунтоваться против такого к себе отношения. Мне как-то сказали, что я давным-давно не ребёнок и не должен думать так, как думают остальные дети. Но «остальные» дети в этом возрасте хотя бы умеют читать и писать, я же в состоянии с огромным трудом складывать буквы в слова, а после анализировать их у себя в сознании, чтобы понять смысл. Мне кажется, что я не ребёнок, но уже даже не взрослый. Я никто. Крип слишком часто повторяет это раз за разом, когда мне не хватает сил и энергии, чтобы удовлетворить ожидания сгрудившихся за застеклённой комнатой учёных. Я никто. С тех пор, как нас разлучили с братом, с той самой минуты, когда его отняли у меня спящего, с того мгновения, когда я, озверев, выпустил наружу свою мощь, умертвив конвоиров и забрызгав их кровью стены моей камеры я действительно чувствовал себя никем. Ничтожным и не способным к сопротивлению, потому что не видел в этом ни малейшего смысла. Но только не сегодня. Не тогда, когда у меня появился шанс всё исправить.

Внутренний голос приказал мне бежать, и я побежал. Всё просто.

Порой мне кажется, что мой мозг работает как-то не так, как надо. Или же мозг тех, кто сейчас ищет меня, даёт сбой и не позволяет сообразить, что вживлённый мне в голову передатчик можно использовать по прямому назначению, а не пытаться рыскать вслепую и всякий раз увенчивать свои поиски провалом. Может, надо мной до сих пор издеваются? Я не считаю, что Крип настолько глуп, что позволил мне сбежать так просто – без шанса быть пойманным. Из его цепких лап ещё никто не сбегал. Пропадал без вести – да; исчезал навсегда – пожалуйста; но чтобы вечно скрываться и прятаться от него, теша себя надеждой, что он тебя никогда не найдёт – нет, ни за что. Это было бы очень глупо поддаваться смутному чувству мнимой свободы и видеть вокруг не стены, а открытый мир, в котором ты сам решишь, куда тебе идти, что тебе делать, кому доверять, а кого обходить стороной. Я достаточно знаю, чтобы убедиться в том, что такой жизни быть не может. У кого угодно, но не у меня. Я просто буду сидеть в кладовой и ждать, пока Крип выглянет из-за угла и своим мерзким будничным тоном спросит у меня: «ну что, наигрался?» Или же нет? Я не знаю, что мне теперь действительно стоит делать, чтобы протянуть немногим дольше на воле. Мне даже не нужно было успокаиваться. Я всегда был спокоен.

Это место мне нравилось. Хотя бы за то, что не было отталкивающе-стерильным, как коридоры лаборатории, и что здесь царила тишина, нарушаемая гудением ламп или же чьими-то тихими шаркающими шагами – я не обращал на них ни малейшего внимания; мне было без разницы, кто может ходить по закрытой пиццерии в такое время, потому что я прекрасно догадывался, кто именно это может быть. Закутанные с ног до головы в камуфляжный костюм охранники с винтовкой наперевес – брать на мушку ребёнка для них так же привычно, как съедать на завтрак сваренное вкрутую яйцо и выпивать чашку кофе. Наверняка они знали, где я нахожусь, но почему-то не спешили меня забирать из убежища. А я не спешил себя обнаруживать, заходя ещё глубже и с ещё большим интересом разглядывая тускло освещённые переходы из одного помещения в другое. Мне почему-то казалось, что сейчас я похож на свою маму. Она точь-в-точь так же бродила по коридорам «Армахэм», заглядывая в окна, прячась за спинами служащих, внимательно следя за тем, как патрульные бродят по периметру, в любую секунду готовясь устранить едва возникшую угрозу. Но никто не видел её. Никто не видел меня. Я же в своё удовольствие подолгу вчитывался в расклеенные по стенам плакаты, изображающие звериную троицу с музыкальными инструментами, пытаясь понять, что они означают и почему их так много практически на каждом шагу. Вновь некстати вспомнилось про «остальных» детей, которые наверняка знали имена своих плюшевых любимцев и могли бы с лёгкостью рассказать их историю. Наверное, это мне было не к чему. У меня «другое» предназначение. Я вообще весь другой. Ненормальный.

С того момента, как у меня отняли брата, я не знал, что такое смех или радость. Какими бы забавными мне ни казались эти звери, я всё равно находил в их изображении что-то устрашающее и неприятное. Они должны были вызывать у детей улыбку, у меня же зарождалось тревожной чувство и желание поскорее скрыться в тёмном углу. Мне действительно казалось, что они пристально наблюдают за мной бродящим в ночи по их территории со стен, прослеживая нарисованными глазами траекторию моего движения. Чтобы что? Я не знаю. Выйдя из украшенного детскими рисунками и гирляндами со звёздочками коридорами, я толкнул первую попавшуюся дверь.

- П и р а т с к а я   б у х т а, - вымученно и нарочно проговаривая не только вслух, но и про себя каждую букву. Это было написано на входе в комнату с полом, покрытым уложенной в шахматном порядке чёрно-белой плиткой, и странного рода шатром, завешенным пологом со светлыми мелкими звёздочками. Не слишком много зная о пиратах, я полагал, что встречу какой-нибудь аттракцион, заставленный искусственными скалами или же остовами потопленных кораблей, на крайний случай – сундуками с сокровищами. Наверное, я заблуждался. Я вообще очень мало понимал в том, как устроена жизнь за стенами лаборатории. «Остальные» дети, контактировать с которыми мне не позволили, наверняка знают больше, хоть и мыслят в разы примитивнее меня – я слышал их речь, их просьбы к родителям и их выводы. И мне казалось, что в действительности счастлив тот, кто пребывает в блаженном неведении с того, что вообще может твориться у тебя под самым носом.

Возле шатра белела какая-то табличка, и мне в очередной раз пришлось напрячься, чтобы прочесть её и понять, что в ней говорится. Верхняя приписка поначалу показалась совсем неразборчивой – слишком коряво нацарапанные буквы не собирались идентифицироваться у меня в голове, поэтому остановившись на «изв…» я решил, что кто-то пытался извиниться за то, что… что?

- «Вышел из строя».

Под словом «строй» я практически на автомате понимал армейское построение, и так же ассоциативно представил то, как забавные звери с плакатов стоят в ряд, и кто-то из них делает шаг вперёд на команду «выйти из строя». Я бы мог усмехнуться ещё раз над тем, как примитивно работает моё сознание, подсовывая совершенно не имеющие отношения к реальности образы и отбирая тем самым возможность ещё немного пожить в шкуре ребёнка, а не пытаться влезть во взрослую. Всё равно она была мне велика. Но я не мог мыслить иначе – всё вокруг формировалось лишь из того, что мне доводилось видеть при жизни. И если мне повезёт, я в будущем буду вспоминать эти нелепые занавеси со звёздами, гирлянды и клетчатый пол. Проведя несколько часов в отрыве от своих вечных надзирателей, я всё никак не мог понять, что вообще меня надоумило вырваться и, рискуя быть пристреленным, рвануть вглубь пиццерии. Осознание того, что я сделал что-то неправильное, настигло меня слишком поздно. И я должен был испугаться. Только должен ли я? Я ведь никто. У пустого места не бывает ни обязанностей, ни долга, ни эмоций. Ничего.

Шаги за стеной стали громче и отчётливее – топот тяжёлых ботинок ATC-бойцов я мог узнать из тысячи других звуков, равно как и осознать то, что они не сулят мне ничего хорошего. Стало обидно за то, что скоро всё кончится. Распахнётся дверь, полумрак комнаты разрежет свет фонариков, в помещение ввалился пятёрка-другая шкафообразных мужчин с винтовками и автоматами, дулами направленными на меня, а следом комнату важно посетит Крип. «Наигрался?» Нет. Если они хотят найти меня, то пусть действительно ищут. Юркнув за занавеси аттракциона, я поплотнее зашторил их и притаился, чутко вслушиваясь во внезапно повисшую тишину. Проглядели? Быть такого не может. Эти науськанные на каждую мелочь солдаты прекрасно знали свою работу. Они попросту не могли упустить из вида эту дверь. Решили снова продолжить игру в прятки? Скорее всего. Мне даже было весело. Вернее, я себя убеждал в том, что мне весело, прекрасно осознавая, что они попросту водят меня за нос. Я знал, что к утру это должно будет закончиться. Меня усыпят, положат на холодную койку и повезут обратно за город в ненавистную камеру. Вновь укажут на законное место. Если, конечно, ничего не случится до того момента, как меня разыщут и схватят за рукав – я им не сдамся просто так.

Выдохнув, я осел на пол и снова дотронулся до пропитанных кровью бинтов, стискивающих и без того ноющую голову. Боль не унималась ни на секунду, но я привык к ней достаточно, чтобы не замечать вовсе – мигрени стали обычным делом, побочный эффект после операции. Я не знал, сколько мне придётся отсиживаться здесь, прежде чем я продолжу изучать это занятное место. Я не знал, что за странное чувство пристального внимания не покидает меня даже здесь, когда я загородился от всего мира за тяжёлым пологом. Это было в чём-то даже захватывающе… если бы реально не становилось жутко и боязно за то, что меня не найдут. С другой стороны, это было и к лучшему. У меня больше нет брата – я не знаю, где он и что с ним. С каждым днём я всё сильнее желаю смерти Крипу, которому удаётся атрофировать всё самое лучшее, что было во мне. Я хочу бороться, но не могу. Нет сил и смысла. Как никого нет поблизости. Нет же? Можно врать кому угодно, но себе лгать бессмысленно.

- Эй, - собравшись с духом, я позвал в темноту, очень надеясь на то, что не выдам себя и уж тем более не привлеку чьё-то внимание. – Выходи, я тебя не боюсь.

Боюсь, очень боюсь. От отрицания этого чувства становилось только хуже. Обратная зацикленная реакция, лишнее напоминание собственному эго о его уязвимости. Если ты говоришь во мрак то, что тебе не страшно, на самом деле ты просто храбришься и пытаешься убедить в этом самого себя. Но всё-таки лучше темнота, чем Крип. Я хотел бы убить Крипа. Но пускай темнота убьёт меня. Может, тогда я смогу присоединиться к матери и вместе с ней ходить по задворкам проклятой лаборатории, без риска быть замеченным кем-то кроме неё самой. Может быть, мне удастся отыскать брата и утянуть за собой. Всё может быть.