«Теперь-то ты доволен, брат?»

Это походило на кошмар – один из тех, что я нередко видел в детстве. Мы оба видели. Практически один и тот же сон, заканчивающийся ощущением безграничной тоски и беззащитности перед чем-то мощным, непоколебимым и до чрезвычайности жестоким. Она вселяла в нас страх, сама того не ведая, но при этом с каждым шагом старалась быть всё ближе, роднее, понятнее. Я помню, как старший забирался ко мне в койку и накрепко обхватывал обеими руками меня поперёк туловища в попытке не то защитить от жуткого чувства, не то спрятаться самому и найти в моём присутствии поддержку. Помню, как меня раздражало его сбитое дыхание, перемежающееся между усилиями не выдавать себя. Я смотрел на стоящую посреди комнаты девочку в красном платье, и чем ближе она становилась, тем сильнее мне хотелось оттолкнуть от себя брата, сжаться самому на койке и тихо заскулить от раскалывающей изнутри черепа невыносимой головной боли. Брат делал всё только хуже – он держал меня подле себя, не давая сделать достаточного вдоха, чтобы не потерять сознания. Но я не винил его. Он был так же напуган, как и я. Напрочь лишённый памяти, прошлого, чувств, силы противостоять безликим приказам, которые он был готов выполнять раз за разом, смутно осознавая, зачем ему всё это – таким он стал уже после того, как бросался к тогда ещё «другу», чтобы… спрятаться.

Она часто приходила объятая пламенем, опустившая голову, рассеивающая вокруг себя волны ненависти вперемешку с едва уловимой болью, передающейся, впрочем, с лихвой тем, кто действительно её заслуживал. Она не знала пощады. Но она была бесконечно предана нам – своим сыновьям. То место, где я оказался, не походило на пылающее посмертие из измерения матери. Оно вообще не имело ничего общего с тем, что я привык видеть и чувствовать. Но у меня было достаточно времени, чтобы перебрать все события не такой уж и длинной, но насыщенной жизни, чтобы убедиться в том, что я всё делаю правильно – с самого начала и до конца. Я не верил, что я сгину окончательно. Равно как и не верил в то, что мой брат способен на моё убийство ещё раз. То, что я говорил ему, были всего лишь слова обиженного, но не теряющего надежды человека, который раз за разом бился о закрытые двери, пытаясь достучаться до тех, кто скрывался за ними. Возможно, что последняя попытка не была особенно удачной. Но кто же знал, что всё закончится именно так?

«Надеюсь, что ты хоть немного отдохнёшь от меня».

Мамы здесь не было. Осознание этого накрепко сплеталось с мальчишеским шёпотом брата, дёргающего меня за рукав и умоляющего только об одном: «сделай, чтобы эта девочка ушла, я знаю, ты можешь, пожалуйста». Он чуял, что я способнее его. Но говорило ли это о том, что я был лучше? Нет. Мы оба были лучшими – каждый в своём деле. Мы бы могли стать подобными настоящим богам, если бы действительно объединили свои силы, смогли бы держаться друг друга, а не соперничать. Порой он был попросту невыносим. Упрямый, озлобленный, жестокий, идущий по трупам с таким упорством и неумолимостью, что действительно вселял в меня не только гордость, но и некое подобие ужаса. С другой стороны, у меня было всё, чтобы не бояться за то, что он может мне навредить. Но он смог. Мой брат способен на куда большее, нежели на простое убийство. Только заставить меня исчезнуть из своей жизни он не сумеет никогда. Как бы ни старался, ни злился, ни искал способы. Я всегда буду рядом. Преследовать его тенью, вторгаться в кошмары. Мне бы хотелось, чтобы он был так же испуган, как и в детстве. Просил меня прекратить всё это. Мне бы хотелось, чтобы мы начали всё сначала, невзирая на то, как глубока между нами пропасть непонимания. Я не могу отступиться, не могу его бросить там одного. Пребывая в безвременьи, я часто вспоминал его пылающие злобой и ненавистью взгляд и то, как он выглядел, когда повторно занёс надо мной пистолет. Пытаясь отыскать причины этого действия я заходил всё дальше и дальше в глубины наших с матерью воспоминаний, и чем сильнее я увязал в этом, тем крепче становилась моя привязанность к нему. Это, наверное, стоит многого. Каждое действие имеет свою первопричину. Свои последствия. Мне стоило быть с ним немногим помягче. Может быть извиниться. Может быть попытаться войти в его положение…

«Я всегда тебя недолюбливал, брат. Мы сложная семья, но и с этим можно справляться».

Само собой, когда я найду выход из этого богом забытого места. Ведь со мной больше нет матери – я не имею ни малейшего понятия о том, что ты там с ней сделал.

---

Поднявшись с колен, Пакстон зашагал по направлению к провалу в земле, расположенному аккурат напротив массивного здания, напоминавшего своей конструкцией больше средневековый собор или замок, нежели психиатрическую лечебницу. Но, зная людей, он не сомневался в том, что те найдут применение любому памятнику архитектуры – вместо того, чтобы водить в это место туристов, кто-то прятал в стенах душевнобольных, и сам факт не очень-то и радовал телепата. Смутно и рассеянно, словно сквозь толстый слой ваты, он слышал чьи-то возгласы, разговоры и стоны, сливающиеся по мере его продвижения к намеченному объекту в один безликий шум, сильно давивший на сознание. Честно признаться себе в том, что он потерялся, пожалуй, было самым сложным в его положении, ведь после смерти он и понятия не имел, где оказался, и всё, что ему оставалось, бесконечно бродить по полуразрушенному городу, до боли напоминавшему Фэйрпорт хотя бы своим запустением и апокалиптичными руинами вокруг. Вокруг ни души – поначалу это даже казалось божьим благословением, но чем крепче стягивалась временная петля, тем тоскливее становилось у Феттела на душе. Он скучал по брату. Просиживая долгие часы под солнечным небом безымянного города, он думал только о том, как ему отыскать выход наверх, но силы притяжения этой реальности было достаточно, чтобы удерживать его на месте и заставлять временами метаться, словно запертому в клетке дикому зверю. Поначалу сам факт того, что старший всё же решился на повторное братоубийство, непомерно злил его и заставлял смиряться с нынешним положением. Вечный покой в гордом одиночестве, где не достанет ни Альма с её безграничной злобой на весь мир, ни брат с практически тем же, но подкреплённым малопонятной Феттелу ненавистью и желанием быть первым во всём, ни Харлан, всё грозившийся втоптать обоих братьев в грязь и оставить там навсегда, и уж тем более ни армахэмские бесчисленные клоны. Войны не было в этом мире – куда бы он ни пошёл, везде встречал опустевшие здания, слепящее глаза солнце и вспаханную не то землетрясением, не то бомбами землю. Видимо, та самая война закончилась, оставив лишь остров из чьих-то воспоминаний, сосредоточением которых была та самая больница, на чей зов он боялся откликнуться с самого начала. Ему казалось, что это ловушка, и железные двери, отделявшие безоблачный запустелый мир от чрева лечебницы, подобно челюстям сомкнутся за его спиной и больше никогда не выпустят его на свободу. Проведший всю жизнь  в заключении, он меньше всего хотел бы угодить в тюрьму в своём посмертии. Честно признаться – вообще не хотел, и мысль о том, что с его душой может случиться нечто подобное, вселяло в него самый настоящий ужас. Тот самый, что он испытывал всякий раз, когда рядом с ним в детстве оказывалась Альма.

---

«Мама, если бы ты знала, как сильно нам с братом тебя не хватает».

Впервые в жизни я не имею в голове ни единой идеи о том, что мне необходимо сделать, чтобы очутиться вновь среди людей – эта пустота откровенно действует мне на нервы, ещё немного и я начну жалеть себя самого. Верно говорят, что всё в жизни познаётся в сравнении. Я почти что скучаю по бесчисленным схваткам, крови на своих руках, недовольной физиономии брата, его попыткам меня приструнить или подумать достаточно громко, чтобы заглушить мой собственный голос в своей голове. Хотя я безбожно лукавлю. Мне его не хватает. Чертовски, до боли, меня буквально ломает без его присутствия, словно у меня ампутировали конечность, и теперь мне приходится как-то жить, постоянно вспоминая о том, что я теперь неполноценен, я инвалид. Хочется почти что издевательски напомнить себе о том, что бракованный – он, а не я. Но я бы никогда так не отозвался о брате. Наверное, именно его отсутствие делает меня настолько уязвимым, равно как и добавляет смысла моему сопротивлению. Это как бороться с бурным течением, сомневаясь в том, что у тебя хватит сил не то чтобы противостоять ему – просто удержаться на плаву и не пойти камнем ко дну. Чертовски неприятно чувствовать себя слабым. Просачиваясь сквозь неплотные стены больницы, я ощущал на себе чьи-то чужие руки, грозящиеся уволочь меня в вечную тьму – руки, принадлежащие тому самому речному течению, но я знал, что я отличный пловец, поэтому находил в себе силы двигаться дальше. Этот день настал. Я либо исчезну без следа, либо смогу, наконец, доказать всему миру, что Пакстон Феттел – не просто какой-то там «прототип номер два», а такой же сильный, как его брат, такой же умный, выносливый, готовый на всё, не взирая на бесконечно возникающие преграды. Мне бы очень хотелось, чтобы всё в этом мире подчинялось моим законам. Моим правилам. Но только благодаря тому, что я не был настолько силён, насколько была Альма, я до сих пор пребывал в своём уме.

«Наверное, тебе очень тоскливо без моих замечаний, братишка».

Мысли о брате заставляли меня двигаться дальше. Шаг, ещё шаг, за ним ещё и ещё – ощущение, будто бы идёшь на верную смерть по вязкой топи, решение самоубийцы, но что терять человеку, который был уже дважды мёртв? Я ничего не знал об устройстве этого мира и подозревать не мог, что сумею провалиться недостаточно далеко, чтобы не угодить в какой-нибудь Нихиль. Но зато я чувствовал, что помимо меня здесь ещё кто-то есть, и это было явно обусловлено не тем, что в стенах больницы было замучено немало покорёженных душ. Кто-то следил за мной, точь-в-точь как следила Альма, когда я начинал свое шествие во главе армии репликантов. Сколько времени я откладывал свой визит сюда? А сколько прошло по земному? Я не знаю. Может, мой брат состарился и умер. Может, его убила шальная пуля, которую я не успел перехватить, чтобы спасти его от верной смерти. Может, кто-то сгноил его в могиле так же, как и запечатал нашу с ним мать. Моя беспомощность раз за разом достигала апогея, но и выбор был невелик. Либо смириться с тем, что я уже мёртв, либо двигаться дальше. Не привыкший сдаваться, я выбрал последнее. В конце концов, попытка – не пытка. Слабое утешение, но он мне нравится. Просто потому, что я хочу верить в себя до конца.

«А вот ты не верил мне, братик».

Он не верил никому, кроме себя самого и тех приказов, что ему отдавали. Зацикленный на одной лишь цели – убить Пакстона Феттела любой ценой – он словно погряз в безграничной преданности ф.е.а.р., так сильно отравившей его разум, что он уже не мог отличить верные решения от собственных заблуждений. Это выводило меня из себя. Это и сгубило нас обоих, и если бы он в своё время послушался меня, то сумел избежать многих передряг, в кои мы имели неудачу влипать. Я старался думать о чём угодно, кроме собственной смерти – эта мысль сбивала меня с толку. Не сдаваться – установка номер один; не прекращать движения – установка номер два; быть всегда начеку – установка номер три. Я слышал, что кто-то вторил моим шагам в лабиринте больничных помещений,  но я не мог понять, кто это и не кажется ли мне всё это. Велика вероятность, что я просто начал сходить с ума и хочу, чтобы здесь кто-то был, помимо меня самого.
- О, перестань играть в прятки, - мне надоело, что мне дышат в затылок, и я полный уверенности в том, что не получу никакого ответа, развернулся лицом к предполагаемому собеседнику, впрочем, тут же замирая в недоумении. Позади меня действительно стоял человек. Закутанная в драный и грязный балахон босая фигура в больничных брюках. Этот незнакомец выглядел почти так же, как сведённые Альмой с ума сектанты в Фэйрпорте – не хватало лишь кровавых рисунков на лице и теле. Вместо них у человека лицо, руки и часть виднеющегося из-под грязных тряпок туловища были покрыты рубцами от ожогов. Что ж, одним уродом больше – одним уродом меньше. По крайней мере, теперь я не одинок. – Неужто потерялся, приятель? Или тоже ищешь кого-то?

«Не разговаривать с незнакомцами – установка номер четыре. Паршивая работа, Феттел».

Исходящие от мужчины в балохоне волны были настолько сильны, что я не мог разобрать – их ли воздействие делает его почти голлограмическим, полустёртым и похожим на галлюцинации, или же он сам по себе полупрозрачен и рябит, как помехи в телевизоре. Да и его взгляд не предвещал ничего хорошего, поэтому моя появившаяся было улыбка быстро сошла на нет, а сам я напрягся, ожидая нападения. Чёрт разберёт, что творится в этом тихом местечке, где на фоне голубого неба завывают невидимые привидения. Знакомое чувство прошило меня от головы до кончиков пальцев, и я почти смог ощутить прежнее тепло и тот самый азарт, что возникал, когда мы с братом вот-вот были готовы вступить в схватку с противником. Этот парень хоть немного расшевелил мои эмоции. Выходит, я был на верном пути.

- Мне бы хотелось просто выйти из этого места, - вкупе с готовностью к атаке мои слова наверняка прозвучали для него несколько угрожающе. – И я буду безмерно рад, если ты не станешь мне мешать, а лучше поможешь. Тебя там тоже ждут близкие? Даже если нет, живым быть в разы занимательнее, чем растворяться в воздухе от любого дуновения ветра.