Путешествия со старшеньким – что может быть увлекательнее? Разве что вместе сталкиваться с общим врагом, совсем так, как мне мечталось раньше. Правда за одним исключением – тогда мы были детьми и половины не знали и не умели из того, что знаем и умеем сейчас. Не беря во внимания то, что тогда я был из плоти и крови, а не бестелесным духом, видимым только собственным братом, я бы назвал тогдашнее своё положение крайне невыгодным. Правда это моему братцу нахрен не сдалось. Он был приучен убивать, спорить не буду – со своей работой он справлялся отменно, настолько слажено, изящно и неумолимо, что временами мне самому становилось страшно наблюдать за ним. Неизвестно, сколько раз я испытаю подобное чувство и сколько мне придётся подавлять его в себе, переключая внимание на более значимые вещи, сейчас оно всё ещё было живо во мне, заставляя чутко следить за своим родственником, явно ожидая от того подвоха или удара. Брат видел меня – вот в чём проблема. И я был вынужден всегда находиться начеку. С такой степенью доверия, я становился похожим на проволочный контур в магнитном поле и таким же напряжённым и готовым закоротить в любую секунду, подобно электричеству. Он испытывал все мои возможные пределы – мой брат, неизвестно, делал ли он это умышленно, или же по природе не замечал таких мелочей, но доводить меня до белого каления у него удавалось отменно. И, честно признаться, я не знаю, нравилось ли мне это его свойство или же я его за него же начинал ненавидеть. Но всё это: вся неприязнь, обида, плохо маскируемая под маской отстранённости злость, вспыхивающая, как искра на оголённом проводе, ненависть – отголосок зачинаемых в нас с братом Харланом чувств монстра, - оно исчезало, стоило мне заметить на старшем кровь и почувствовать, что ему больно. В такие моменты мне казалось, что я в прямом смысле терял голову, осознавая, насколько человек вообще может быть уязвим. Я не искал своим действиям рационального объяснения. Я просто делал то, что сделал бы любой, располагающий моими способностями – ведь из своей силы нужно извлекать не только выгоду, но и пытаться направить её в более мирное русло, не так ли? Пограничье между непроизнесённым «рождённый ползать, брат, летать не может» в момент того, как от всплеска телекенетической энергии, спровоцированного Альмой, приборы вертолёта начали сходить с ума, не предвещая ничего хорошего, и самим моментом крушения, в несколько раз смягчёнными вовремя предпринятыми братом действиями, было так зыбко и нереально, что в себя мне удалось прийти только после того, как я убедился, что этим непутёвым всё в полном порядке. Наверное, это и зовётся дурацким «зовом крови». Понятия не имею, что означают эти слова, но я могу прочувствовать на себе их последствия, подстёгивающие то к одной, то к другой глупости. Вряд ли я когда-нибудь дождусь от брата простого «спасибо», даже если он будет раскидан по частям, подорванный на гранате, а я терпеливо «сошью» его заново – надеюсь, впрочем, что этого никогда не случится. Вряд ли я вообще дождусь от него хоть чего-то действительно братского, ведь накрепко засевшая в его голове мысль о том, что мы так и останемся врагами, не даёт нам обоим жить спокойно уже не первый месяц после состоявшейся встречи, спустя долгие двадцать лет. Ох, как бы я хотел заблуждаться и думать о том, что всё это – блажь, паранойя, порождённая подозрением и тем, что однажды он уже сумел поднять на меня руку и довести своё дело до конца. Да будь он хоть двести раз братоубийцей, я бы не бросил его одного. Я слишком глуп и упрям, чтобы позволить себе оставить единственного человека, который мне дорог. Мама не в счёт – мама, увы, была мертва, и я вряд ли мог ей чем-то помочь. Она, словно в который раз заслышав мои мысли, мелькнула привычным призраком вдалеке – невзрачная фигура маленькой девочки, одетая в красное рваное платье, оставив после себя лишь клубы чёрного дыма на периферии зрения и чувство непреодолимой тоски, точь-в-точь как в раннем детстве, когда она всеми силами пыталась дозваться до своих сыновей. Мой брат не мог этого помнить. Зато я хранил в себе всё за двоих. И это было больнее, чем можно было бы предположить.

С другой стороны, я бы не хотел, чтобы мой брат испытывал те же страдания, каким подвергала меня Альма всякий раз при попытке синхронизации.

- Пакстон.

Он так редко называл меня по имени – если это экспериментальное прозвище вообще можно было таковым назвать – да и в целом не слишком часто обращался ко мне с чем-то, что едва заслышав его голос, я тут же оборачивался и срывался с места, бросая все дела, несмотря на степень их важности. Как и сейчас, оторвавшись от пристального наблюдения за тенями на стенах и бликами, отбрасываемыми десятками рабочих мониторов, я в мгновение ока оказался подле брата, готовясь услышать что-то дельное и снова срезаясь в своих надеждах.

- Пакстон, здесь нужно разделиться. Я попробую разобрать этот завал, а ты проверь вон тот проход. Чем раньше выберемся отсюда, тем быстрее вытащим Джин.

Господь всемогущий, ка-ак это мило – влюблённый оперативник. Мне бы очень хотелось верить в то, что я ослышался, когда я, абстрагированный от всего творящегося вокруг кошмара, пытался воскресить из памяти крошечные обрывки, что могли бы привести нас прямиком к матери, минуя многочисленные преграды, то и дело готовые возникнуть на нашем пути. Я не боялся препядствий и трудностей. Я не хотел терять время. Но нет, нет, ещё раз нет – уцелевшая из отряда ф.е.а.р. девчонка вселила в брата столько радости, что вечная межбровная складка на его лице разгладилась, а сам он засиял не хуже флуоресцентной лампы.

- Разделиться, - я хмыкнул, пытаясь свести его дурацкое предложение к шутке и хоть как-то компенсировать то, что я был ужасно недоволен его затеей. – Я могу разорвать тебя на тысячу ошмётков, брат, тебе сойдёт такое «разделение»?

Но он меня не слушал, да и вряд ли оценил мой своеобразный юмор, который не нравился даже мне самому. Порой я сомневался в том, что он вообще умеет шутить. Вместо того, чтобы обратить на меня внимание, он просто отдал что-то вроде приказа, слабо смахивающего на дельный совет, и зашагал к бытовому завалу, отрезающему путь в другую секцию гипермаркета. Брезгливо передёрнув плечами, словно сгоняя с себя поганое ощущение никчёмности, я молча проследовал за ним, ни в какую не собираясь потакать его капризам и помогать в поисках этой Джун… Чин… Как её там?.. На секунду стало откровенно интересно, как вообще братец с явными признаками скудоумия запомнил её имя, если этого даже я не в состоянии был сделать. Но тут моим вниманием завладело кое-что получше, и я, подгадав момент, когда брат не станет обращать внимание на моё присутствие, наскоро просочился сквозь металлические стеллажи и с интересом принялся рассматривать не совсем ещё понятные мне рисунки на стенах. Они были мне смутно знакомы, но я никак не мог понять того, откуда мне помнятся эти каракули, странного рода узоры, переходящие один в другой, неровные линии, спутанные в один плотный клубок и рваные символы… Отметая одну версию за другой, каждая из которых казалась абсурднее предыдущих, я попытался коснуться хотя бы частички запечатлённой на стене памяти, но тут же потерпел фиаско – неодушевлённые предметы не имели возможности передавать мыслеобразы так же хорошо, как это делал человеческий мозг. Ничего больше не оставалось, кроме как отыскать того, чьей рукой были выведены эти странные рисунки. Теперь на первых порах кажущаяся настораживающей обстановка начала мало-помалу приобретать адекватные и имеющие свою первопричину черты. Все эти баррикады, свечи, вызывающе-расчленённые трупы и приличное количество телепатических посылов – кто-то или что-то вызвало в людях такую манеру поведения, быть может, даже сама Альма приложила ко всеобщему безумию руку. Становилось всё интереснее. Брат нарисовался рядом, стоило мне только подумать о матери, и я усмехнулся, видя его встрёпанного и старательно игнорирующего моё присутствие. Как и ожидалось – он прошёл мимо, не обратив ни малейшего внимания на то, что было нарисовано на стене, но его вины в том, что он слеп и глуп, не было – в такой темноте различать предметы мог лишь тот, кто обладает свойством сливаться с окружающей обстановкой. Не стоит вдаваться в подробности и указывать пальцем, очевидно, что простое человеческое зрение очень слабо. Но у братца оно, кажется, откровенно пошаливало.

- Если ты сейчас впечатаешься лбом в дверь, братик, я не стану дуть тебе на синяк… - вполголоса промурлыкал я, во все глаза наблюдая за тем, как старший тараном идёт на скрытую в темноте створку двери. Ан нет – рефлексы сделали своё, он замер и даже взялся за ручку, собираясь перейти из одного помещения в другое. Настроженно, как зверь на охоте, провернул её механизм, прислушался, заглянул внутрь и медленно переступил через порог, тут же охватываемый слабым свечением догорающих свечей. Мне это нравилось. До дрожи и немого восторга -  то, как он себя вёл, в любой момент готовясь к атаке. В такие моменты я действительно был готов ему многое простить и признать, что мой брат – самый лучший в своём деле. Хотя… я ему давно всё простил, а лгать себе дело совсем неблагодарное. Внутри меня ожидал ещё больший сюрприз, и я во все глаза принялся рассматривать изобилующие рисунками стены, совершенно позабыв о том, что брат может и не обратить внимание на это и пойти дальше, лишь бы вызволить свою корейскую принцессу из лап злобных клонов-драконов. От одной мысли об этом мне становилось почти весело. Почти… но брат не подвёл – он сам уставился на изображения, и я мысленно похвалил его за наблюдательность. Впрочем, его интерес потух так же быстро, как и вспыхнул, и я не смог сдержать себя от укоряющего взгляда ему в спину. Ну конечно же. Куда мне, глупому и недалёкому, мне бы только заниматься ерундой, когда старшенький из кожи вон лезет, чтобы довести нас обоих до пункта назначения, ссылаясь на минимальные потери времени при этом. Чёртов упрямец, если бы ты бросил свою бабу, мы бы добрались до матери в разы быстрее. Порой мне даже на руку то, что он не слышит всех моих мыслей. В противном случае, мы бы давно катались по полу, сцепившись друг с другом и стараясь друг дружку удавить.

- Нашёл выход?

Ради бога, молчи. Я только повращал глазами и демонстративно отвернулся к стене, всем видом показывая то, что меня не интересует никакие выходы отсюда и что я собираюсь оформить вид на жительство прямо здесь, на этом самом месте – под изображением плачущей Альмы в окружении шипастых лиан.

- Тут дверь. Если ты остаёшься (поганец, ты прочёл мои мысли – и как это тебе удалось?), то пока, скучать не буду, передам от тебя привет Джин.

О-о-о-о, ты будешь скучать, ещё как будешь, мой милый братец. Тебя всего будет ломать и выворачивать наизнанку, если меня не будет возле тебя. Ты сойдёшь с ума, вспоминая мой образ. Я-то постараюсь, чтобы ты поехал крышей в отместку за то, что ты меня здесь бросаешь. Но этого не случится, нет, никогда. Ведь всё, что я могу себе позволить, это лишь уязвлено скрипнуть зубами и верно последовать за тобой до этой злосчастной двери, отчаянно борясь с желанием, развернуть твою массивную фигуру к себе за плечо и как следует съездить парочкой хуков с обеих рук по твоей небритой физиономии. Потом, разумеется, я залечу каждую ссадину и царапину, а ты как всегда будешь отмахиваться от меня. Я не в состоянии подолгу злиться на тебя, братик. Прости мне мою слабость. Мне ничего не оставалось, кроме как повиноваться и пойти следом, ведь риск быть брошенным здесь был нешуточным – этот человек не умеет шутить, и каждое его слово есть то, что он сказал на самом деле, без подтекста или глубинного смысла. Его прямолинейность так забавно контрастировала с моей манерой говорить намёками, что я начинал подозревать о том, что взаимная зависть – это не выдумка, а чистая правда. За стеной кто-то был. Я это чувствовал хотя бы потому, что мои органы чувств после смерти стали острее улавливать окружающую действительность. И я было только хотел предупредить брата о том, чтобы он был повнимательнее, как меня огорошил выстрел – я дёрнулся прочь от двери, успевая уловить взглядом только что умерщвлённую фигуру, но тут же моего слуха коснулось чьё-то сбитое хрипение и звуки шагов, срывающихся на бег. Брат уже был в деле, я же остался в стороне, заинтересованно наблюдая за ходом схватки. Эти люди заинтересовали меня – они явно имели отношение к обстановке вокруг, может быть, жили здесь, они же и рисовали на стенах. Это было единственным, в чём я не сомневался. Смертники, одержимые слепой яростью, они кидались на брата кучей, совершенно не обращая внимания на инстинкт самосохранения, который, судя по всему, полностью отсутствовал у нападавших. Мне очень не хотелось вмешиваться, пускай порезвится в одиночку, я же всегда рядом – всегда готовый помочь и срастить перелом или остановить кровь. Его личный философский камень, какая ирония.

- Это что ещё за дрянь. У Альмы появились фанаты? – это что ещё за дрянь, Пойнтмен пытается шутить? Я скривился в ответ на его замечание, теряя остатки прежнего неплохого настроения, которым он наделял меня всякий раз, когда бросался в бой – его мастерство немало воодушевляло меня, но сейчас он сделал всё, чтобы сбить с меня остатки былой блажи. - Что ты их так рассматриваешь, они уже несъедобные.

Десять из десяти очков, братишка, десять из десяти. Твоему остроумию нет предела, равно как и моему возмущению, впрочем.

- Да в чём дело?

Нет, всё-таки он умилительно изображает недоумение.

- Ты до отвращения забавен, когда задаёшь мне вопросы, братишка.

Эта его растерянная физиономия дорогого стоит. Вечно угрюмый, сводящий брови к переносице с такой силой,  будто бы единственным осознанным желанием у него было не только перманентно нажимать на курок, но ещё и добиться того, чтобы злосчастные надбровные дуги срослись друг с другом, молчаливый до отвращения – брат теперь стоял передо мной, всем своим существом выражая недоумение. Секунду назад мне хотелось обрушиться на него если не с кулаками, то с очередной лекцией о том, что ему следовало не только ухо держать востро, но и глаза пошире, но теперь, когда я созерцал это беспомощнейшее в мире существо, сдержаться от язвительного комментария оказалось в десятки раз сложнее, чем прежде, и я поддался этому искушению. Не в первый и не в последний раз – сдаётся мне, брат уже начал свыкаться с мыслью о том, что я от него никогда не отстану. А я никак не мог понять, с чего он вдруг решил спросить моего мнения, а не в очередной раз обменяться колкостями. В последнем он сильно проигрывал мне, признавая поражение неизменным молчанием, словно это придавало ему уверенности в себе. Или их в казармах учили не отвечать родным на вопросы? Чёрт разберёт, моё счастье, что я был совсем не таким как он. Или?.. Опять или. Стоило бы заняться чем-то получше, нежели попыткам вновь спроецировать свою личность на своего брата, потому что уверенность в том, что однажды мы хоть в чём-то сойдёмся в едином видении ситуации, в едином мнении, в едином… чём-нибудь, потому что до трясучки надоело вечно встречать немой укор в его глазах, словно я, а не он, совершил не совместимое с совестью преступление. Я был уверен в том, что она и его замучила. Иначе чего ради он бы стал принимать помощь того, кого терпеть не мог, и тем более скрываться в его компании от глаз правосудия?

- Будь у меня настроение получше, я бы обязательно попробовал тебя на вкус, чтобы у тебя никогда больше не возникло желания подтрунить над моей слабостью, - небрежно перевернув труп мысом ботинка лицом вверх, я присел на корточки рядом с ним и увлечённо оглядел бездыханное тело. Занятно. На его груди был вырезан тот же символ, что нарисован на стене, а на шее болтались чьи-то отрезанные кисти рук, нанизанные на грубую нить. – Мне кажется, что эти люди, пытаются оставить нам некое послание. Вот, что я скажу тебе.

Прикосновение к лежащему психопату натолкнуло меня на верную мысль. Ну конечно, всё сходится. Я рисовал то же самое, когда был ребёнком – все стены, пол, часть потолка были изукрашены чёрным грифелем, мелками, быстро стирающимися красками. Всё те же узоры, переплетающиеся друг с другом в фантасмагоричном танце вокруг схематичного изображения матери. Новая религия, обрисованная кровью, вскормленная человеческой плотью, пропитанная яростью и болью. Альма была сумасшедшей. Альма остаётся ею и по сей день. Теперь она влияла на разум этих людей точно так же, как и воздействовала на мой, и под её впечатлением я выводил эти каракули, сам до конца не понимая, что это значит. Я торжествующе заулыбался, вновь выпрямляясь и поглядывая на всё ещё растерянного братца. Ууу, как же забавила меня его физиономия…

- Твоя подружка подождёт, мы остаёмся, - не терпящим никаких возражений тоном заявил я, переставая улыбаться и уже серьёзно глядя на старшего. Возможно, на этот раз он прислушается к моим словам. – Поищем тех, кто уцелел, попробуем поговорить с ними. Здесь какая-то секта, культ нашей матери. Они все находятся под её контролем, поэтому чрезвычайно опасны. Ты со мной?

Почему, почему, почему мне вечно нужно одобрение брата? Если он скажет «нет», я снова прокляну всё на свете и пойду за ним, тая в душе обиду, но не смея возражать.

- Я знаю, у нас очень мало времени, но неужели ты не хочешь узнать о нас обоих больше, чем уже знаем мы? В мире творится что-то ужасное. А эти люди – один из ключей к истине.

Теперь пришло моё время показывать большого и страшного босса, которого постоянно корчил из себя брат, и я прошагал мимо него, нарочно толкнув его плечом, чтобы не возникал на дороге. Дверь следующего отсека вела в подсобное помещение, так же находящееся во власти ритуальных изображений, и я прибавил шагу, едва заметив детскую коляску в окружении свечей и описанного кровью малопонятного символа. Воздух здесь буквально был пропитан страданиями людей, которые безнадёжно сошли с ума из-за не знавшего покоя мстительного духа. Мне было… жаль этих несчастных. Они чужие в этой войне, это не должно было их коснуться. Но благодаря не особо удачному стечению обстоятельств взрыв коснулся всех и каждого, поразив умы жителей, подобно радиации. Они гнили и разлагались изнутри, в последнем немом крике выражая свои мучения, посредством рисунков, точно так же, как я изображал свой страх в своих изображениях. Это роднило меня с ними. Но едва ли брат поймёт, о чём я.

- Идём, - я кивнул на заслон, явно выводящий нас обоих наружу. За стенами гудел какой-то малоразборчивый шум, и мне бы очень хотелось, чтобы там оказались эти психи, а не кто-то из «Армахем». – Обыщи помещение, а я попробую открыть дверь.

«Попробую», - мысленно передразнил я сам себя. Всего-то пара цифровых комбинаций, и тяжёлый заслон с металлическим скрежетом начал подниматься наверх. Но это помогло мне выиграть время и первым выйти на улицу. Теперь оставалось дождаться брата, и хорошо, если он придёт раньше, чем на нас нападут.